Том 5. Стихотворения 1941-1945. Статьи - Страница 41

   На рынок! Там кричит желудок,
   Там для стоокого слепца
   Ценней грошовый твой рассудок (!)
   Безумной прихоти певца.

   Там сбыт малеваному хламу,
   На этой затхлой площади, –
   Но к музам, к чистому их храму,
   Продажный раб (?!), не подходи!

   Влача по прихоти народа
   В грязи низкопоклонный стих,
   Ты слова гордого, свобода,
   Ни разу сердцем не постиг.

«И это – по справедливому замечанию поэта-борца П. Я. - имел развязность говорить человек, который действительно всю жизнь низкопоклонничал перед сильными мира (о чем свидетельствует отдел многочисленных од), „свободу“ же обнаруживал единственно в том, что людей „толпы“ не называл иначе, как глупцами и подлецами!»

Несмотря на подчеркнутое пренебрежение А. Белого к «светлым личностям», которые берутся храбрым апологетом поэзии «о цветах и бабочках» в иронические кавычки, я позволю себе и относительно идей Фета сослаться на мнение П. Я. – Об идеях этих, по словам П. Я.,

...

панегиристам Фета лучше не упоминать…

Махровый цветок, пышно расцветший в теплице помещичьей усадьбы, поэзия Фета на самом деле совершенно безыдейна, – и не трудно понять тот гнев, который она не раз вызывала в людях 60-х годов, в тот острый момент, когда борьба идей только что вышла из тиши литературных кабинетов на широкую арену жизни. (Очерки русск[ой] поэзии, 202.)

Обратимся, однако, к Андрею Белому.

...

Художественное произведение, – говорит он, – это растение: растение, как известно, покрывается цветами, пряча корни глубоко в землю; цветы же приносят плоды; и потому-то поэты цветов и бабочек плодотворнее тенденциозных поэтов вопреки мнению тенденциозной критики; мнение же это заключается в том, что художественные произведения должны зарываться цветами в землю, но высоко вытягивать под солнце, в воздух, растущие корни.

Когда я читаю произведение Надсона о том, что за речкой зеркальной «честный рабочий почил», я вижу в воздухе бесплодно растущий корены растения, покрытого цветами, бабочек, переносящих пыльцу с цветка на цветок, я не вижу. Эта строка Надсона для меня – торчащий корень.

Так говорит Андрей Белый.

«Сейте разумное, доброе, вечное»- это идея «вполне неоригинального человека», а «шепот, робкое дыханье»- это «парение на высотах философского обобщения», это – «подлинная идейность литературы русской».

«Апостол труда и терпенья, честный рабочий почил»- это бесплодный нелепо торчащий корень; а «Яри мя, Ярила» или как это там у какой-то девицы, соальманашницы Андрея Белого (Антология, 242).

   «Молодые бедра
   Я тебе подставлю!»

   «Станем любиться!
   Будешь ко мне прижиматься и биться!»

Это – цветы! Это – явное дело – плодоносные цветы, с «пыльчей» и с «бабочками».

Дальше Андрей Белый, впадая в некий транс, выражает негодование по поводу проведенного в «Литературном распаде» (кн. I) сравнения между идеями Л. Толстого, Достоевского, Влад. Соловьева и идеями Лаврова, Михайловского.

Забавно, однако, что, утверждая неприкосновенность авторитета Толстого, А. Белый этим, сам того как будто не замечая, губит и себя и весь символизм, отрицательное отношение к которому Толстого общеизвестно.

Впрочем, символисты наши по части самоуверенности народ такой, что им хоть кол на голове теши. Сам Толстой, напр[имер], в глаза говорил Бальмонту, что решительно ничего не понимает в его стихах, до такой степени они стоят вне общечеловеческой логики, – а Бальмонту, что с гуся вода, и он без всякого смущения печатно заявил: «Толстой притворился, что не понимает моих стихов: я ему прочел еще». Есть люди, для которых плевок – божья роса…

Нам остается привесть заключительную выдержку из статьи А. Белого, вскрывающую основной смысл его выступления:

...

Если и в наши дни находятся критики, которые Толстого называют «уродливым Терситом», удивительно ли, что среди художников находятся такие, которые в ответ провозглашают лозунг: «искусство для искусства». Сам по себе этот лозунг не имеет смысла; в нем больше эмоции, нежели подлинной правды; но сама эмоция, породившая лозунг, правдива, как переживание; дважды два не пять; но когда вам ни к селу ни к городу твердят таблицу умножения, вы правдивы, утверждая обратное; смысл такого утверждения один: «пошли прочь, дураки!..»

«Дураки!..»

Андрей Белый, очевидно, ударился в символизм. Но такой «символический» диалект нам недоступен, кроме того – не везде принято на нем выражаться.

Все, однако, ясно. Поставим точку. Но, г. Андрей Белый! Мы уже знаем примеры. Придут иные времена, и вы запоете иные песни, заговорите иным языком. Напрасный труд. Что сказано, то сказано. Что сделано, то сделано. Сказанное и сделанное зачтется,

Юбиляры

ШАРЖ

Славное времечко. Пышно зацвел на диких полях российской словесности чертополох. Зарезвились песьи мухи. Зашевелилась мошкара: хорошо ей купаться в теплых ароматных испарениях гнилого болота. З-з-з! З-з-з! З-з-з! Миновала буря. Привольное, беззаботное житье. «На нашей улице праздник!»

На радостях друг друга величают, венчают, правят торжественные юбилеи. Первым делом прожужжали по всем задворкам о великой мухе – Иерониме Биржевом. Отпраздновали юбилей. Изведав сладкого опьянения, вошли во вкус. Храбрые трубачи-комары затрубили о новых юбилеях. Брешки да Арны, Арны да Аяксы – инда горло порвали кричавши. Ударили челом Глинскому из псевдоисторического вестника. Был юбилей, и бысть веселие велие. Гениальный критик Измайлов произнес пышную речь. Знаменитый публицист К. Ар[абажи]н, ухмыльнувшись направо и налево, посмотрел лукаво и головою покачал. Отвеличав исказителя истории русской революции, выкопали откуда-то немаститого (хотя и лысого) поэта Мазуркевича. «Малый Ярославец», столько-то рублей с персоны, дамы бесплатно, чествуйте, кто желает! Желающие нашлись. Плакали и декламировали: