Том 5. Стихотворения 1941-1945. Статьи - Страница 53

Крылов в свою очередь тоже был в курсе дела и знал, что обозначает царское требование: хорошо писать. На это он ответил тем, что с 1824 года совсем перестал писать. В 1823 году он опубликовал 24 басни. В 1824, 1825 (год смерти Александра) и в 1826 (после подавления восстания декабристов) годах не появилось ни одной крыловской новой басни. В 1827 году Крылов написал одну басню, в 1828 – две, в 1829 – опять только одну. Такое трехлетнее молчание и такая скудная басенная продукция в последующее трехлетие сами за себя говорят. Близость Крылова к Пушкину и кругу его друзей свидетельствует, куда клонились его симпатии.

Внешне Крылов был правящими верхами обласкан. Не в их интересах было отталкивать, раздражать популярнейшего баснописца. Но внутренне они ему не доверяли, для чего имели более чем достаточные основания. От многих горьких истин, даже сказанных по необходимости «вполоткрыта», им приходилось морщиться, но не обнаруживать своего недовольства. Увидя в крыловском сатирическом зеркале свою рожу, обиженная персона брезгливо отворачивалась:

   Что это там за рожа?
  …Я удавилась бы с тоски,
   Когда бы на нее хоть чуть была похожа.

Обиженные не замечали, точнее – делали вид, что не замечают сходства с собою.

Таких примеров много в мире:

Не любит узнавать никто себя в сатире.

Широкий круг читателей искал в баснях Крылова иронии, сатиры, памфлета и находил их. В образе крыловских басенных персонажей –

«волков»,

всячески утесняющих и поедающих беззащитных овец,

«медведя»,

проворовавшегося при охране доверенных ему пчелиных ульев,

«щуки»,

промышлявшей разбоем в пруде, за что ее в виде поощрительного наказания бросили в реку, где для разбоя ее открывались неограниченные возможности,

«слона на воеводстве»,

разрешившего волкам брать с овец оброк, «легонький оброк»; с овцы «по шкурке, так и быть, возьмите, а больше их не троньте волоском»,

«лисиц»,

лакомых до кур и изничтожавших их всеми «законными» и незаконными способами,

«осла»,

который в качестве вельможи, став «скотиной превеликой», мог проявлять свою административную дурь, и, наконец, самого

«льва»,

одно рычание которого наводило трепет на его верноподданных, льва, который в годину бедствий, притворно «смиря свой дух», пытался показать, что он не лишен совести, и который в то же время с явным удовольствием внимал льстивым словам лисы:

   – Коль робкой совести во всем мы станем слушать,
   То прийдет с голоду пропасть нам
наконец;
Притом же, наш отец!
   Поверь, что это честь большая
для овец,
Когда ты их изволишь кушать, –

в образе всех этих персонажей народ узнавал свое начальство с царем-батюшкой во главе.

«У сильного всегда бессильный виноват», – говорил Крылов, рисуя горестное положение бессильных. Сколько великолепных басен посвящено им иллюстрированию выстраданной народом старинной поговорки: «С сильным не борись, с богатым не судись!»

Как же было народу не полюбить своего родного заступника, который в некоторых случаях отваживался так дерзить народным угнетателям, что только диву даешься, как могли подобные дерзостные басни увидеть свет («Мор зверей», «Рыбья пляска», «Вельможа» и так далее. «Пир» и «Пестрые овцы», впрочем, при жизни Крылова так света и не увидели).

Уже одну такую изумительную басню, как «Листы и корни», в которой Крылов явился открытым заступником крепостного люда, надо признать его гражданским подвигом. На дереве (государстве) правящая и роскошествующая верхушка дворянско-помещичьего класса представлена «листами». «Листы» хвалились:

– Не правда ли, что мы краса долины всей?
Что нами дерево так пышно и кудряво,
Раскидисто и величаво?
Что б было в нем без нас?..
. . . . . . . . . . . .
– Примолвить можно бы спасибо тут и нам, –
Им голос отвечал из-под земли смиренно.
– Кто смеет говорить столь нагло и надменно!
Вы кто такие там,
Что дерзко так считаться с нами стали? –
Листы, по дереву шумя, залепетали.
- Мы те, –
Им снизу отвечали, –
Которые, здесь роясь в темноте,
Питаем вас. Ужель не узнаете?
Мы корни дерева, на коем вы цветете…

Басня была написана в 1811 году. В следующем – 1812 – году, в первую Отечественную войну, «корни» спасли дерево от смертельной опасности. Вместе с «корнями» в этой войне участвовал своим творчеством и Крылов. Его отклики на события 1812 года навсегда остались выдающимися художественными памятниками его высокого патриотизма.

Пушкин ли не знал Крылова? Но однажды он с горечью сказал:

«Мы не знаем, что такое Крылов». Он этим хотел сказать: мы, знающие Крылова, лишены возможности открыто сказать русскому читателю, «что такое Крылов» – подлинный гениальный сатирик, а не прилизанный, не прикрашенный казенной охрой добренький «дедушка Крылов», которого упорно пытались запереть в детскую: басни – это, дескать, только для детей. Но этим басням сродни – и еще как сродни! – потрясающие сказки другого нашего великого сатирика – Салтыкова-Щедрина. Названием жанра – басня, сказка – их остроты, их сатирической силы не смягчишь и не затушуешь.

Всей правды о Крылове не мог сказать даже Белинский. Царская цензура не допустила бы того ни в коем случае. Этим отчасти можно объяснить, почему обещанный Белинским подробный разбор творчества Крылова так и не осуществился. Но и то немногое, что успел написать о Крылове Белинский, является поныне наилучшим из написанного о Крылове. Белинский знал, «что такое Крылов» и какой заслугой перед Родиной является его литературный подвиг, его, вросшее корнями в народную почву, гениальное творчество, которое в облюбованной Крыловым области по своему несравненному мастерству является вершинным. Белинский все это знал, когда определял Крылова словесной триадой, которая должна быть высечена на будущем крыловском всенародном памятнике: Крылов – «честь, слава и гордость нашей литературы». И кристальнейший Белинский знал также, почему во главе этой триады он поставил святое для него слово – честь!